Среди «секретных гениев»

За плечами полковника милиции Алексея Филипповича Петрушина почти 92 прожитых года. Возраст солидный, который вмещает в себя множество событий...

За плечами полковника милиции Алексея Филипповича Петрушина почти 92 прожитых года. Возраст солидный, который вмещает в себя множество событий. В частности, службу в столичных органах правопорядка — Александр Филиппович начинал её лейтенантом, следователем в 94-м отделении милиции Октябрьского района, а закончил полковником, начальником штаба РУВД Гагаринского района. Ещё в его багаже служба в годы Великой Отечественной войны в Красной Армии, причём «повезло» ему «тянуть» срочную аж 9 лет!

Короче, говоря словами классика, «богат и славен» жизненный путь ветерана милиции. Но было одно совершенно особое событие — участие в испытаниях атомного оружия, о котором Александр Филиппович рассказал корреспонденту газеты «Петровка, 38».

–Александр Филиппович, как начиналась ваша биография?

— Родился я в Михайловском районе Рязанской области, в населённом пункте с несколько необычным названием — Каменный Хутор № 1. Село небольшое, всего домов десять. В семье нашей было пятеро детей, жили небогато, и когда началось движение по созданию колхозов, отец мой, Филипп Алексеевич, одним из первых принял участие в их образовании. Был даже председателем колхоза имени Кирова.

Когда началась Великая Отечественная война, мне исполнилось 14 лет. Взрослые ушли на войну, а на таких, как я, выпала обязанность работать в сельском хозяйстве. Нас было четверо подростков, которые пахали, бороновали, сеяли, убирали урожай — короче, ковали победу в тылу.

Армию ведь надо было содержать, и каждому колхозу довели жёсткий план по сдаче зерна, овощей, мяса, молока, шерсти. Всё, что производили на фермах, полях, в личных хозяйствах, отправляли для нужд фронта. А вечерами женщины вязали тёплые варежки, носки, другие вещи, чтобы бойцам отослать.

В 1941 году немец шёл на Москву с юга через наши рязанские края. От нашего Каменного Хутора № 1 он был в трёх километрах. Деревню постоянно бомбили, бросали «зажигалки», которые мы подбирали и тушили в песке. Нас также отправляли рыть противотанковые рвы. Копали вручную лопатами окопы, противотанковые рвы, траншеи, чтобы вражеская техника не прошла.

С тыла постоянно подходили наши части, красноармейцы ночевали в нашем доме. Мама варила им картофель, единственное кушанье, которого тогда хватало вдоволь, они его ели, и «замертво» (такие были уставшие) валились на пол.

В 1943 году, когда мне исполнилось 16 лет, мы с другом Колей Борисовым решили поступать в Батайскую авиационную школу пилотов имени А.К. Серова. Само училище тогда было эвакуировано в город Евлах Азербайджанской ССР, а приёмная комиссия располагалась в подмосковных Химках. Туда мы прибыли 5 августа 1943 года. Почему я запомнил эту дату? Да потому, что в этот день был произведён первый салют в честь освобождения от немцев Орла и Белгорода. Этот салют был виден и в Химках, запомнился на всю жизнь.

Мы мечтали стать воздушными асами, но, когда оказалось, что нас будут учить не на лётчиков, а на инженерно-технических специалистов, мы очень расстроились и возвратились с другом в деревню.

В 1944 году пришло моё время идти в армию. Ёще шла война, и я полагал, что нас отправят в бой. Но, к сожалению или к счастью, нас отправили в учебную часть, которая располагалась в есенинских местах — в деревне Сельцы, это был 17-й учебный полк прославленной Таманской дивизии. Учили на миномётчиков. В этом полку нас и застало известие о Победе! Как же мы все радовались!

Потом нас погрузили в эшелоны и повезли на восток страны. Конечно, никто нам не объяснял, куда едем, но мы все понимали — воевать с империалистической Японией, которая постоянно угрожала нашим дальневосточным рубежам. Но не доехали. В Омске эшелон развернули, справились с самураями и без нас.

— Вот тогда началась ваша служба в «атомных частях» Красной Армии?

— Ещё нет. После расформирования части, расквартированной в Сельце, меня направили, как грамотного бойца (по тем временам 8 классов — как сейчас вуз), в город Калинин (нынешняя Тверь) в школу сержантского состава, которая готовила младших командиров для войск связи. После её окончания я попал служить в 1-й полк связи Московского военного округа, который располагался в столице СССР: на улице Матросская Тишина. И вот тут я получил предложение перейти в формируемый 148-й отдельный батальон связи.

Оформление в эту часть проходило очень непросто. У всех брали отпечатки пальцев, проверяли до седьмого колена, если у кого что-нибудь находили (судимые родственники, пребывание на оккупированных территориях), того сразу переводили в другие гарнизоны. У меня биография оказалась кристально чистой, и вскоре я с другими ребятами грузился в эшелон. Наш состав медленно шёл на восток — Омск, Томск и, наконец, конечная остановка — Семипалатинск. Тут нас посадили в грузовики, и мы совершили марш длиною 130 километров по пустыне. Остановились на берегу Иртыша. Последовала команда: «К машине!» — мы начали спрыгивать на землю. До вечера успели палатки развернуть — и ночевали. Потом начали обустраиваться...

— Такое дикое место?

— А в каком же ещё месте ядерное оружие испытывать? Куда взгляд не кинешь — везде пустыня, степь, невысокие возвышенности. Семипалатинский ядерный полигон, а именно туда мы попали, разместили вдалеке от заселённых районов, в Советском Союзе таких мест хватало. Официально он назывался: 2-й Государственный центральный испытательный полигон (2 ГЦИП). В народе, в среде испытателей, полигон неофициально называли «двойка».

Впрочем, вскоре всё тут стало меняться. Здесь работали свыше пятнадцати тысяч военных строителей, которые в довольно сжатые сроки возвели казармы, дома для офицерского состава, столовые, склады. Сейчас на этом месте располагается город Курчатов, который в советские годы являлся закрытым — со строжайшим пропускным режимом (был обнесён колючей проволокой по периметру). Правда, произошло это позже...

— Вы занимались радиосвязью?

— Нет. В моей судьбе сыграло свою роль то, что я имел хорошее по тем временам образование и, говоря современным языком, безупречную репутацию. Меня перевели работать в секретный отдел — я занимался учётом и сбережением секретных материалов.

Каждое утро выдавал секретные папки и портфели специалистам и учёным, работавшим на полигоне, а вечером получал их обратно. В частности, приходилось взаимодействовать со многими крупными учёными: такими, как Игорь Курчатов, Андрей Сахаров, Юлий Харитон, Михаил Садовский и другими. Все эти «секретные гении» стали гордостью нашей науки, они сделали всё, чтобы обеспечить быстрое создание ядерного оружия. Не случайно, они все были многократными лауреатами Сталинской премии, Героями Социалистического Труда, причём некоторые — дважды, а кто-то — даже трижды! Кстати, один из них — Михаил Александрович Садовский, специалист по физике взрыва, был первым научным директором Семипалатинского полигона. Он и выбрал этот район для его размещения. Выбор был сделан, как оказалось впоследствии, весьма удачно: рельеф местности позволил позже проводить подземные ядерные взрывы в штольнях и скважинах.

— Секретные документы — это очень ответственно, за ними охотились все разведки западных стран. Скажите, а ничего у вас не пропадало? Ведь в приблизительно таком же секретном заведении армии США нашим разведчикам удалось украсть и вынести огромное количество чертежей, документов и даже макетов? По воспоминаниям известного разведчика Павла Судоплатова, через двенадцать дней после окончания сборки первой атомной бомбы в США описание её устройства уже было в Москве.

— Нет, у нас ничего не пропало. Наш режим секретности был намного строже. Работой по созданию Семипалатинского полигона руководил Специальный отдел Генштаба Вооружённых Сил СССР, где вопросы секретности были приоритетными. Этот Спецотдел потом перерос в 6-е управление, которое позже вошло в 12-е Главное управление Минобороны. Долгие годы эту работу возглавлял известный генерал Виктор Болятко, который, к сожалению, 26 ноября 1965 года погиб в автокатастрофе.

Что касается уровня секретности, то я расскажу о таком случае, о котором и сам узнал через многие годы. Однажды сотрудник Опытно-показательной части полигона, возвращаясь с воздушной разведки по следу облака взрыва, обнаружил отсутствие в склейке топографических карт одного листа, который был утерян в ходе полёта: ветром выдуло из самолёта Ан-2. Когда доложили Болятко, то он приказал карту найти и доложить.

Легче, наверное, было отыскать иголку в стоге сена. Восстановив маршрут полёта, высоту, временные характеристики, определив, когда карта могла вылететь из самолёта, экспериментально восстановив снос листа ветром за время его падения, определили район поиска. На седьмой день лист карты был найден.

Или такой момент. Во время подготовки к первому взрыву атомной бомбы само ядерное сооружение охранял караул, начальником которого был генерал, а разводящим — полковник. А за несколько дней до взрыва на пост у башни с атомным зарядом рядом с военнослужащими Минобороны выставлялся ещё и караул из военнослужащих органов госбезопасности.

— Вы помните впечатление от первого ядерного взрыва?

— Конечно. Он был произведён 29 августа 1949 года на специальной Опытной площадке Семипалатинского полигона, которая от наших казарм находилась на расстоянии 75 километров. Мы в это время были в пункте «С» — потом там построили город Курчатов.

Несмотря на такое расстояние, взрыв ощущался очень сильно. Нам, конечно, никто и ничего не объяснял. Всему личному составу было приказано находиться в казармах, окон не открывать. Но этот взрыв и тот «атомный гриб», который вскоре появился в небе (высота его была 8 километров), — запомнился на всю оставшуюся жизнь.

Полагаю, что многие командиры и сами не знали, что произошло. Может быть, командир нашей войсковой части 52605 полковник Янько был в курсе, а вот начальник секретного отдела подполковник Абрикосов — уже вряд ли.

Вечером того же дня нас подняли по тревоге — горела степь. Мы всеми имеющимися средствами тушили её.

— Как тушили? Но там ведь всё заражено было, там можно было облучиться.

— Так и облучались. Никто нам не сообщал, сколько радиации мы на этом полигоне за время службы получили. Уже в наши дни я направил в один из институтов соответствующий запрос. Прислали официальные сведения — 24,3 бэра! Это очень много, поскольку говорят, что допустимая норма для человека составляет всего 5 бэр.

Впрочем, нельзя сказать, что вообще о влиянии радиации не думали. Для изучения этого процесса и проведения дезактивации была организована 5-я лаборатория. Тут нужно заметить, что я за годы службы сумел окончить 9-й и 10-й классы, получил среднее образование и меня назначили в эту лабораторию ответственным за секретное делопроизводство. У нас был самолёт, приходилось много летать, довелось посетить практически все точки полигона, увидеть результат взрыва, его воздействие на военную технику, на здания, на животных. Очень впечатляющее зрелище.

— В каком году вы окончили службу на Семипалатинском полигоне?

— В 1953 году я уволился, приехал в столицу и поступил в Московскую юридическую школу, которая располагалась на 2-й Брестской улице. Закончил ее, получил диплом юриста и стал служить в московской милиции, в которой проработал свыше 30 лет. В моей биографии много разных эпизодов было. Однажды, к слову, расследовал дело, по материалам которого был снят фильм «Обвиняются в убийстве», но это, как говорится, уже другая история.

Пресс-служба УВД по ЗАО

(499) 233-91-39