13.09.2017 11040
Площадка
Литературная зарисовка посвящена вечному бытовому конфликту в больших городах, между родителями детей и владельцами собак за право прогулок на дворовой площадке
Площадка
Двор напоминал свалку, в которой в одну кучу были свалены автомобили всех марок, начиная от «Москвича» времен первых пятилеток, и кончая «ВМВ», времен раздела собственности.
Рядом стояли гаражи ракушки и мусорные бачки. И между ними умудрились раскопать котлован для новостройки очередной многоэтажки, которые в последнее время росли, как грибы поганки …И среди этого дворового пейзажа Москвы эпохи Лужкова, чудом сохранился маленький квадрат газона с естественной травкой , тремя деревцами, утрамбованной песочницей и расшатанной скамеечкой.
В этом оазисе от городской пыли, грязи, хищных автомобилей, акулами шныряющих между подъездами, спасались малые дети, пенсионеры и домашние собаки. Спор за это маленькое пространство живой природы между ними бушевал нешуточный. Нередко конфликт переходил от словесных перепалок и взаимных оскорблений к рукопашным схваткам родителей детишек с владельцами собачек. И тогда в ход шли совочки, ведерки с песком и поводки от ошейников. Детишки сжимались в комочек, вобрав головы в плечи, собаки скулили, поджав хвост. Все претендовали на этот клочок живой земли.
Нинель объявила войну всем собакам и собачникам ближайшего квартала. Она выгуливала днем на этой площадочке своего годовалого Никитку, пухлощекого малыша, рожденного от Михаила, ее гражданского мужа, который проживал с ней на ее жилплощади. Он мгновенно исчез, как только на свет появился Никитка. След его пропал в бездонном мегаполисе, и даже полиция была бессильна найти его, чтобы обязать платить алименты. Но, тем, не менее, Нинель, безумно боготворившая своего сожителя, зацепившегося за Москву из Харьковской области, и тоскующая по нему своим телом, малыша очень любила. Как раз за то, что он был «просто вылитый Миша». И она не позволит каким-то собакам нарушать жизненное пространство ее чада.
День у нее начинался со скандала с соседкой по этажу- Ирэн, которая в это же самое время выгуливала терьера на площадке.
-Как не стыдно гадить собаками, там, где дети гуляют,- кричала Нинель, идите со своим псом за гаражи или еще лучше за пределы города, штрафовать вас надо.
-Мне времени нет , всего на пять минут выходим, и гадит мой Тобик не больше чем алкаши, которые по вечерам тут водку с чипсами пьют,- защищала собачьи права переводчица арабского языка Ирэн, мой Тобик- не менее чистый чем, ваш ребенок, и ему необходим выгул
-Что, вы моего ангелочка со своей тварью сравниваете, совсем дожили, вместо того, чтобы детей заводить, демографическую программу выполнять, собак разводите.
-Я не такая, чтобы рожать от первого встречного, лучше домашняя собака, чем внебрачный ребенок…
-Да как вы смеете,- Нинель со слезами обиды и ненависти готова была вцепиться в волосы Ирэн, и разорвать ее Тобика на части…
-Для меня Тобик дороже десяти младенцев, которые гадят, куда не попадя, а потом когда вырастут, гадят по жизни еще больше,- методично лингвистически добивала ее Ирэн.
Локальные войны проходили с переменным успехом. Когда на площадке было несколько родителей с малышами, причем, родители были вооружены палками и бейсбольными битами, то собачники обходили площадку стороной, ища приют для своих питомцев за гаражами или мусорными контейнерами. Но едва те уходили обедать или по другим делам, как площадка заполнялась разно породными псами и их хозяевами.
По вечерам же на площадке хозяйничали бомжи и алкаши, которые выпивали, закусывали сырками и справляли свои физиологические надобности без всякого стеснения, одновременно. И в это время и собачники, и родители с детьми на площадку не высовывались.
Время шло. Никитка рос. И все больше походил на Михаила. Нинель все отчетливее замечала в нем его ужимки и повадки, и даже манеру врать. Младенец незаметно перерос детскую площадку, и ее интерес к борьбе за жизненное пространство потерял былую остроту. Она даже сблизилась с Ирэн, и они ходили вместе в супермаркет за покупками по субботам.
Никитка рвался из дома и практически все вечера проводил в компаниях и на тусовках. Потом вовсе переехал жить к подруге, а про маму вспоминал, когда деньги были нужны. Она все чаще оставалась одна сама с собой, своими мыслями, тревогами и подло растущим возрастом. Все чаще Никитка приходил пьяным и замахивался на мать кулаками, требуя денег на водку, как его отец Михаил. А потом и вовсе заявил, чтобы мать слиняла подальше и квартиру на него приватизировала…
Она вставила новый замок и бронированную дверь от сыночка. Даже подумывала сменять квартиру, чтобы никто ее не обнаружил…. Но жалко было покидать знакомый с детства район. Она чувствовала себя затравленным зверьком, вздрагивая при каждом шорохе за дверью, боясь свое чадо, которое превратилось в монстра.
В день ее рождения к ней в гости пришла Ирэн, как-то узнавшая об этой дате, и подарила ей щеночка, очаровательный беспомощный мохнатый комочек, очередной приплод ее новой собаки- терьера.
Щенок доверчиво прижимался к Нинель, и дрожа, лизал ей руки. Так не целовал ей руки никто, не бывший ее сожитель Михаил, ни тем более, ее сынок. Она вдруг прослезилась, и прижала крепко к груди этот теплый уютный комочек. Он согревал ее большой и преданной любовью, которую она до этого не испытывала.
На следующий день она вышла гулять на площадку, в единственный скверик среди каменной пустыни, и наткнулась на сердитую маму, соседку с тринадцатой квартиры и ее трехлетней дочуркой. Девочка тянулась к щеночку ручонками, но мама свирепо рычала на Нинель и ее собачку.
-Развели собак вместо детей, заразу разводите и блох,- кричала мама, у которой сожитель был приходящий уроженец южного региона. Это Нинель хорошо знала…
-Да мой кутенок, почище некоторых детей, неизвестно от кого нагулянных, из которых еще неизвестно, что вырастет, не уступала Нинель, наученная своим горьким опытом…
Еще немного и взорвется конфликт на бытовой почве с непредсказуемыми последствиями….
Внезапно малышка упрямо подошла к кутенку, и взяла его на ручки, крепко прижав к себе. Щеночек восторженно взвизгнул, и облизал ее личико. Казалось, они вместе смеялись и радовались друг другу. Взрослые перестали ругаться, удивленно глядя на детей. Они лучше понимали жизнь, чем взрослые.
Двор напоминал свалку, в которой в одну кучу были свалены автомобили всех марок, начиная от «Москвича» времен первых пятилеток, и кончая «ВМВ», времен раздела собственности.
Рядом стояли гаражи ракушки и мусорные бачки. И между ними умудрились раскопать котлован для новостройки очередной многоэтажки, которые в последнее время росли, как грибы поганки …И среди этого дворового пейзажа Москвы эпохи Лужкова, чудом сохранился маленький квадрат газона с естественной травкой , тремя деревцами, утрамбованной песочницей и расшатанной скамеечкой.
В этом оазисе от городской пыли, грязи, хищных автомобилей, акулами шныряющих между подъездами, спасались малые дети, пенсионеры и домашние собаки. Спор за это маленькое пространство живой природы между ними бушевал нешуточный. Нередко конфликт переходил от словесных перепалок и взаимных оскорблений к рукопашным схваткам родителей детишек с владельцами собачек. И тогда в ход шли совочки, ведерки с песком и поводки от ошейников. Детишки сжимались в комочек, вобрав головы в плечи, собаки скулили, поджав хвост. Все претендовали на этот клочок живой земли.
Нинель объявила войну всем собакам и собачникам ближайшего квартала. Она выгуливала днем на этой площадочке своего годовалого Никитку, пухлощекого малыша, рожденного от Михаила, ее гражданского мужа, который проживал с ней на ее жилплощади. Он мгновенно исчез, как только на свет появился Никитка. След его пропал в бездонном мегаполисе, и даже полиция была бессильна найти его, чтобы обязать платить алименты. Но, тем, не менее, Нинель, безумно боготворившая своего сожителя, зацепившегося за Москву из Харьковской области, и тоскующая по нему своим телом, малыша очень любила. Как раз за то, что он был «просто вылитый Миша». И она не позволит каким-то собакам нарушать жизненное пространство ее чада.
День у нее начинался со скандала с соседкой по этажу- Ирэн, которая в это же самое время выгуливала терьера на площадке.
-Как не стыдно гадить собаками, там, где дети гуляют,- кричала Нинель, идите со своим псом за гаражи или еще лучше за пределы города, штрафовать вас надо.
-Мне времени нет , всего на пять минут выходим, и гадит мой Тобик не больше чем алкаши, которые по вечерам тут водку с чипсами пьют,- защищала собачьи права переводчица арабского языка Ирэн, мой Тобик- не менее чистый чем, ваш ребенок, и ему необходим выгул
-Что, вы моего ангелочка со своей тварью сравниваете, совсем дожили, вместо того, чтобы детей заводить, демографическую программу выполнять, собак разводите.
-Я не такая, чтобы рожать от первого встречного, лучше домашняя собака, чем внебрачный ребенок…
-Да как вы смеете,- Нинель со слезами обиды и ненависти готова была вцепиться в волосы Ирэн, и разорвать ее Тобика на части…
-Для меня Тобик дороже десяти младенцев, которые гадят, куда не попадя, а потом когда вырастут, гадят по жизни еще больше,- методично лингвистически добивала ее Ирэн.
Локальные войны проходили с переменным успехом. Когда на площадке было несколько родителей с малышами, причем, родители были вооружены палками и бейсбольными битами, то собачники обходили площадку стороной, ища приют для своих питомцев за гаражами или мусорными контейнерами. Но едва те уходили обедать или по другим делам, как площадка заполнялась разно породными псами и их хозяевами.
По вечерам же на площадке хозяйничали бомжи и алкаши, которые выпивали, закусывали сырками и справляли свои физиологические надобности без всякого стеснения, одновременно. И в это время и собачники, и родители с детьми на площадку не высовывались.
Время шло. Никитка рос. И все больше походил на Михаила. Нинель все отчетливее замечала в нем его ужимки и повадки, и даже манеру врать. Младенец незаметно перерос детскую площадку, и ее интерес к борьбе за жизненное пространство потерял былую остроту. Она даже сблизилась с Ирэн, и они ходили вместе в супермаркет за покупками по субботам.
Никитка рвался из дома и практически все вечера проводил в компаниях и на тусовках. Потом вовсе переехал жить к подруге, а про маму вспоминал, когда деньги были нужны. Она все чаще оставалась одна сама с собой, своими мыслями, тревогами и подло растущим возрастом. Все чаще Никитка приходил пьяным и замахивался на мать кулаками, требуя денег на водку, как его отец Михаил. А потом и вовсе заявил, чтобы мать слиняла подальше и квартиру на него приватизировала…
Она вставила новый замок и бронированную дверь от сыночка. Даже подумывала сменять квартиру, чтобы никто ее не обнаружил…. Но жалко было покидать знакомый с детства район. Она чувствовала себя затравленным зверьком, вздрагивая при каждом шорохе за дверью, боясь свое чадо, которое превратилось в монстра.
В день ее рождения к ней в гости пришла Ирэн, как-то узнавшая об этой дате, и подарила ей щеночка, очаровательный беспомощный мохнатый комочек, очередной приплод ее новой собаки- терьера.
Щенок доверчиво прижимался к Нинель, и дрожа, лизал ей руки. Так не целовал ей руки никто, не бывший ее сожитель Михаил, ни тем более, ее сынок. Она вдруг прослезилась, и прижала крепко к груди этот теплый уютный комочек. Он согревал ее большой и преданной любовью, которую она до этого не испытывала.
На следующий день она вышла гулять на площадку, в единственный скверик среди каменной пустыни, и наткнулась на сердитую маму, соседку с тринадцатой квартиры и ее трехлетней дочуркой. Девочка тянулась к щеночку ручонками, но мама свирепо рычала на Нинель и ее собачку.
-Развели собак вместо детей, заразу разводите и блох,- кричала мама, у которой сожитель был приходящий уроженец южного региона. Это Нинель хорошо знала…
-Да мой кутенок, почище некоторых детей, неизвестно от кого нагулянных, из которых еще неизвестно, что вырастет, не уступала Нинель, наученная своим горьким опытом…
Еще немного и взорвется конфликт на бытовой почве с непредсказуемыми последствиями….
Внезапно малышка упрямо подошла к кутенку, и взяла его на ручки, крепко прижав к себе. Щеночек восторженно взвизгнул, и облизал ее личико. Казалось, они вместе смеялись и радовались друг другу. Взрослые перестали ругаться, удивленно глядя на детей. Они лучше понимали жизнь, чем взрослые.