И я прощаю часть 2

Ведь по приказу сердце не живет.
Живет любовью – сутью мироздания.

***
В училище все было иначе, чем в корпусе: новые предметы, более сложные и требовавшие времени на подготовку; новые дядьки, гораздо строже следившие за своими питомцами; первые влюбленности; балы и рауты; много новеньких, с которыми тихому Михайлову сложно было уживаться. Он не терпел скабрезностей в речи, сальных разговоров о противоположном поле, драк на кулачках просто потому, что хочется размяться, не переносил лжи и бахвальства, а превыше всего ставил честь и достоинство.
При этом Саша не был трусом, хотя сам никогда ни к кому не лез, но вызванный на бой, дрался яростно и большей частью выходил победителем. Однажды он был сильно избит юнкерами второй роты за то, что вступился за Малечкина.
Как потом выяснилось, Кир был сам виноват – проигрался в пух и прах, не мог отдать долга. Юлил, выкручивался и, в конце концов, был почти пойман на краже денег у такого же, как он, юнкера. Вот это «почти» и клятвенные уверения друга, что денег он не брал, с игрой завяжет и больше никогда и ни за что, позволили Михайлову вступиться и прекратить разборки. В тот же вечер, когда он возвращался из увольнения, его поймали четверо парней и жестоко избили. Кирилл был в гневе, требовал от Саши выдачи начальству тех, кто его бил, для расправы над ними. Друзья тогда крупно повздорили.
– Кир, пойми, не могу я доносить! Сроду таким не занимался, – Саша прикладывал принесенный денщиком из лавки кусок говядины к «фонарю» под глазом.
– Сашка, но они ж избили тебя. Ты знаешь, кто, это недостойно будущего офицера, – никак не мог успокоиться Малечкин.
– Недостойно? А в карты играть достойно? Деньги чужие брать достойно? – Михайлов вопросительно посмотрел на друга.
– Саша, я... но ты же, – залепетал Кирилл, бледнея, – ты знал?
– Догадывался. Надеюсь, ты найдешь в себе силы попросить денег у матери или у дяди и как-то вернуть их Олсуфьеву? Помни – ты обещал.
– Помню, – вздохнул Малечкин, но тут же начал кричать и ругаться, доказывая, что Михайлов ничего не понимает, денег взять негде – ни мать, ни дядя не дадут – а единственный способ достать их – сесть за карточный стол.
– Кир, мы с тобой друзья с корпуса, ты дорог мне как брат, но этой затеи я не поддержу. Если ты пойдешь играть, я расскажу все ротному. Пойми, для тебя же, дурака, стараюсь, погибнешь ты там.
– Сам ты дурак и ничего не понимаешь! – Кирилл выбежал из дортуараv и до вечерней поверки бродил где-то, не показываясь на глаза Михайлову. А ночью, когда все спали, перебрался к нему на кровать, где они долго придумывали, как выйти из непростой ситуации, в которую Малечкин себя загнал.
  
– Вашбродь, станция скоро, – мимо прошел давешний проводник, и поручик вернулся к действительности, – через пять минут прибываем да полчасика постоим. Ночь-то какая звездная, морозец небольшой. – Михайлов кивнул, соглашаясь, и прошел в купе за шинелью и портсигаром – снова хотелось курить.
Едва поезд затормозил, поручик поторопился к выходу, споро надевая шинель в рукава. На улице в самом деле было морозно, но не зябко – стоявший на соседней платформе состав загораживал их от ветра. Остановившись недалеко от своего вагона, Саша сунул руки в карманы и поднял голову – темное звездное небо расстилалось куполом, прямо над ним мигая созвездием Кассиопеи.
Он тут же вспомнил легенду, которую рассказывал старик-астроном, и ее – Анечку. Словно опять услышал тот вальс, их первый вальс на балу в Екатерининском институте.
  
Как он тогда сопротивлялся, не желая ехать, когда его все-таки назначили в сводную роту, наряженную на бал. Зная, что ротный не выносит лжи и увиливанья, Михайлов все равно выкручивался, как уж на сковородке – и к отцу он должен ехать, и перчаток у него чистых нет, и голова болит – ничего не помогло. А дело было в одном – Кирилла на бал не взяли. Маменька ему приезжать не велела, а еще переэкзаменовка по тригонометрии (попался на испытаниях со шпаргалкой) – Саше не хотелось оставлять друга одного. К тому же у них была одна идея на этот свободный вечер. Но... пришлось ехать. А там – танцевать. На первый же танец он пригласил ее, большеглазую рыжеволосую хохотушку с россыпью веснушек на вздернутом носике. Аня – Анна Дмитриевна, как представилась девушка, училась в выпускном классе и по окончании курса собиралась вернуться домой, в Смоленскую губернию, где ее отец служил священником при храме Казанской Божией Матери. Два брата ее учились в семинарии. Один – в том же кадетском корпусе, что заканчивал Михайлов, а обе сестры, здесь же, в Екатерининском, только на пару лет младше – они были близняшками.
Девушка сразу приглянулась Саше – своей улыбкой, общительностью, бьющей через край жизненной силой. Она была настоящая, живая, в отличие от жеманных девиц в Благородном собрании, где до этого Михайлову приходилось бывать на балах.
Протанцевав с Аней тур вальса, он отвел ее к столам с напитками и предложил стакан крюшона, с улыбкой наблюдая, как пьет она маленькими глоточками, обмахиваясь веером и пряча глаза, стоило в их сторону посмотреть ее строгой классной даме. Саша быстро разгадал этот маневр, очень веселясь, – Ане явно сложно было сдерживать эмоции...
Потом была еще кадриль, а пригласив девушку на польку, Михайлов неожиданно получил отказ. Еще больше его удивило, даже обидело то, что Аня пошла танцевать с напыщенным кавалергардом, развязным, наглым и явно старше собравшейся в зале молодежи.
Зато когда в перерыве играли в почту, Саша получил крохотную записочку с несколькими словами, написанными округлым девичьим почерком.
«Мне не велели, у нас не положено больше двух танцев, но если остаетесь на ужин, можете меня повести, и тогда танец после тоже за Вами. А последний перед ужином я пропущу». Записка была подписана литерой «А», вырисованной так красиво, словно это делал художник.
  
Ужин и следующий танец, закрывавший бал, прошли как в тумане. Михайлов вдруг растерял все свое красноречие, запинаясь и краснея, как какой-нибудь малолетний кадет.
Когда юнкера одевались в рекреации первого этажа, девушки стояли на площадке второго, махая им руками и платочками.
– Душки-юнкера, приезжайте на Светлой, мы будем ждать, – наперебой кричали звонкие девичьи голоса, прерываемые взрывами смеха и окриками классных дам, пытавшихся остановить это безумие...
Саша смотрел на девушек, но видел только одну – Анечку, Анну Дмитриевну Певницкую, в которую, кажется, успел влюбиться по уши.
  
Выйдя на улицу в снежную звездную ночь, Михайлов посмотрел на небо, но вместо звезд ему светили и улыбались лучистые голубые глаза.
Приехав в училище, он первым делом нашел друга и стал рассказывать ему про бал и Аню. Про то, какая она замечательная, чуткая, милая, как хорошо танцует, и в то же время умница и не кокетка.
Кир слушал как-то вяло, потом сказался уставшим и улегся спать. Радости Михайлова он не разделял – это было впервые в жизни. Саша решил, что друг просто устал, немного обиделся на вынужденное сидение в дортуаре в одиночестве, и тоже уснул.
Утром все было как всегда, пока разговор не зашел о прошедшем бале и об Ане. Михайлов снова списал нежелание Кира слушать и говорить на эту тему обидой на то, что его в Екатерининский не взяли.
Из чувства такта больше Саша с Кириллом на эту тему не заговаривал – до Пасхи.


***


Пасха в тот год была поздняя, бал в Екатерининском институте был назначен перед самыми весенними испытаниями. Снова, как на грех, Малечкина оставили в училище подчищать хвосты. Как ни уговаривал Саша ротного, что позанимается с Кириллом, и все будет в норме, на бал того не пустили.
Сам же Михайлов снова танцевал с Аней, сидел с ней за ужином и даже вышел разок подышать на балкон. Все время от Святок до Светлой они не виделись, даже почти не переписывались – письма институтки могли получать только от родственников. Буквально пару раз удалось Саше умолить одну из горничных за полушку передать весточку Анечке, как мысленно называл он девушку, да на Благовещение мельком видел ее на хорахvi Елоховского собора в составе сводного праздничного хора.
Три часа пролетели как одно мгновение. Снова были сборы внизу, и девушки, машущие руками с площадки второго этажа. Брошенный меткой рукой платок упал прямо в раскрытые ладони Михайлова. Он театрально прижал руки к груди, поклонился и вышел, бережно зажав подарок в кулаке.
Только в пролетке рассмотрел юнкер, что в угол батистового платочка что-то завязано. Оказалось – медальон с маленькой фотографией и локоном рыжих волос. Саша был счастлив несказанно, но ни с кем разделить своей радости не мог – Малечкин снова замкнулся, отказавшись разговаривать о бале и слушать Михайлова...
  

На этот раз друзья поехали вместе, Кирилл даже познакомился с Аней и вел себя вполне мило – шутил, смеялся, танцевал. Испытанияvii прошли как один сплошной кошмар – устные, письменные, чертежи по фортеции, распределение, выдача дипломов и... выпускной бал, снова в Екатерининском.
В тот же вечер оба друга были представлены отцу девушки – батюшке Димитрию – тучному мужчине огромного роста, говорящему красивым низким голосом. Отец Димирий хорошо пел, аккомпанируя себе на гитаре – это друзья узнали позже, летом, когда приехали погостить в Смоленскую губернию в семейство Певницких, оказавшихся соседями матери Кирилла, у которой Михайлов и Малечкин как обычно проводили вакацииviii.
Встретили их радушно. Городок Михайлову понравился, и однажды вечером, лежа на сеновале, признался он Кириллу, что хотел бы жениться на Анечке. Жить с ней, растить детей, словом, наверное, это и есть его призвание в жизни.
– Ты что, с ума сошел? – Кир закричал так, что всполошились лошади на конюшне. – Какая женитьба? Да и зачем тебе эта дочка поповская? Тебя ждет Академия генерального штаба, служба, хорошая должность! Разве для того ты учился, чтобы вот так все бросить к ногам какой-то рыжей девчонки?
– Она не какая-то, выбирай выражения Кирилл. Аня – моя невеста, я люблю ее и не позволю...
– Ах, невеста?! Быстро ты дружбу нашу на девку променял, – начал Кир, но договорить не успел. Саша схватил его за грудки и стал трясти как грушу, потом толкнув прочь от себя, соскочил с сеновала.
– Не сметь ...так ...говорить... об Анне Дмитриевне... – Михайлов сжал кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не отколошматить друга по полной программе. – Собирай вещи, и чтоб духа твоего здесь не было! Завтра же! Батюшке я скажу, что тебя домой срочно вызвали! Только наша многолетняя дружба мешает мне сейчас вызвать тебя!
Саша развернулся и ушел в дом, а Кирилл уехал.
  
Они не виделись больше месяца, но стоило Михайлову вернуться в Москву, как Малечкин появился у него на пороге с извинениями, обещаниями и просьбой не рушить их такую крепкую мужскую дружбу... Саша простил.
Вскоре настало время Кириллу подавать документы в Николаевскую академию, а Саше ехать к месту службы в Чернигов, но судьба распорядилась иначе. Дядя Малечкина исходатайствовал для племянника место в Академии на льготных условиях, но поскольку просить за одного только Кирилла было зазорно, в прошении на Высочайшее имя было вписано две фамилии и оба друга стали студентами Академии генерального штаба.
Михайлов с головой погрузился в учебу, а Малечкин и тут отлынивал, ища, как бы списать конспект или кому заплатить за работу по картографии, ведь чертить он так толком и не научился.
Они по-прежнему дружили, но за отсутствием у Михайлова свободного времени практически нигде не бывали вместе – на все предложения друга пойти в гости в тот или иной дом, на каток или в офицерское собрание, Саша чаще всего отвечал отказом, потому что дома ждало несделанное задание, вечно болеющая тетушка (денег на съемную квартиру не было, Михайлов жил у пожилой родственницы) и... письма от невесты.
Да, он официально просил руки Ани у отца Димитрия. Они даже хотели обручиться, но потом решили отложить до лета – все равно пожениться раньше окончания Михайловым курса не представлялось возможным.
  
Прошел год, и, окончив теоретический курс, Михайлов на лето уехал к Певницким, а Малечкин – сопровождать маменьку на воды, в Карлсбад. Саша так и не обручился с Аней, они решили подождать еще год. Кирилл опять пристрастился к игре, из-за чего к Рождеству был из Академии отчислен. Правда, дядя его долго обивал пороги высокопоставленных лиц, и Высочайшей милостью Малечкин был определен во флигель-адъютанты к Великому князю Кириллу Владимировичу, который службе предпочитал посещение балов, светских раутов и рестораций, любил азартные игры и не знал удержу в поведении. В компании молодых повес, окружавших князя, Малечкин почувствовал себя в родной стихии. Не стесняясь, играл на деньги, пил, проматывая маменькино состояние и, казалось, совсем забыл о друге своем Михайлове.
  

***


Следующую станцию поручик проспал, забывшись под утро в тяжелой дреме. Снилась ему Аня. Но не улыбающаяся, какой он привык ее обычно видеть, а очень сердитая. «Александр Николаевич», – кричала она ему злым голосом и почему-то трясла за плечо.
– Александр Николаевич, господин поручик, – Михайлов наконец открыл глаза и увидел склонившегося над ним начальника поезда. – Проснитесь, господин поручик, война!
– Какая война, что Вы говорите, – поручик сел на полке, тряся головой и постепенно приходя в себя.
– С японцами войнаix, по телеграфу передали! Ночью напали! Велено всех офицеров собрать. На ближайшей станции Вас на другой поезд пересадят, а мы дальше не поедем, не положено.
Осознав услышанное, Михайлов мгновенно проснулся. Война... Это маленькое слово сейчас целиком перевернуло его жизнь, которая вмиг промелькнула перед глазами. Собирая свой нехитрый скарб, поручик невесело усмехнулся тому, какие порой причудливые и неожиданные повороты совершает судьба, и как ничтожен и мал человек со своими мыслями, надеждами, чаяниями. Он – игрушка в руках Божиих, песчинка во всем огромном Мироздании, а не венец Творения...
  
– Сейчас чаю спроворю, Вашбродь, – сунулась в дверь усатая голова проводника, – до станции еще поди с час ехать. Со сна чайку-то самое оно.
Начальник поезда ушел собирать офицеров дальше, проводник принес чаю. Михайлов собрался, и, выйдя на перрон, едва поезд прибыл к станции, подошел к группе таких же как он офицеров. Были тут и моряки, и артиллеристы, и прапорщик с инженерным поплавком на лацкане шинели – он ехал в Квантунскую артиллерию на практику.
(окончание следует)