09.05.2016
18708
18708
Орленок
Праздник Победы с детства был окутан для меня некой тайной. В этот день папа всегда был какой-то не такой – надевал медали и уходил на встречу.
Для меня – пигалицы – встреча эта представлялась неким эпизодом из книжки про разведчиков:
"Mужчины в длинных темных болоньевых плащах стоят около моста (при чем тут мост, понятия не имею), беседуют, курят, поют песни..."
Иногда кто-то из фронтовых папиных друзей приезжал к нам. Взрослые долго сидели на кухне, разговаривали, смеялись чему-то своему, пели...
Меня, естественно, не звали участвовать в этих посиделках, но любопытство брало свое, и, стоило маме уйти спать, как я тут же босиком и в пижаме пробиралась к закрытой кухонной двери, садилась на, как-будто специально для этого стоявший там, чемодан и вся обращалась в слух...
Когда папа и гость, далеко заполночь, если не под утро, расходились спать, то и "малую" (так называли меня папины приятели на свой белорусский лад), давно уснувшую на чемодане, уносили в кроватку.
И вот папа сказал, что возьмет меня с собой на встречу. Я весь предыдущий день была сама не своя – а вдруг передумает или мама не пустит, дождь пойдет, внезапно заболею. Но, Господь милостив, ничего не случилось, я пошла с папой к Большому театру.
Тут оказалось, что его мальчики и девочки (по моим восьмилетним меркам) - скорее дедушки и бабушки... Но... когда они начали рассказывать, вспоминать что-то свое, смеясь и перебивая друг друга, а потом запели – случилось чудо: старики куда-то исчезли... они все вновь были молодыми, здоровыми, без седин и ранений.
Для моего поколения война была, в общем-то, абстрактным понятием – воевавшие в семьях были, и погибшие - тоже... но деды, прадеды.
В нашем классе лишь у меня папа воевал. У нас был свой, можно сказать, собственный ветеран. Когда одноклассники приходили в гости, он с ними играл, общался, рассказывал интересные, подчас очень смешные истории, пел под гитару про "Карапэта" и "Чистильщика". Потом он приходил на сбор и рассказывал о войне, и ребята слушали, затаив дыхание, верили и относились к этому очень серьезно, потому что это не кто-то что-то вещал, а наш дядя Саша рассказывал о своих друзьях, значит, так было на самом деле, а это уже не смешно.
Удивительно, что и папа, и все его друзья говорили не о себе. Об однополчанах, о мальчишках, которые тоже воевали, а свои подвиги замалчивали.
Только в приватных беседах можно было выпытать у Вити Кучерявого, что его расстреливали, но не дострелили, пуля прошла в глаз навылет. У Марата Гурло, что он бежал из фашистского застенка. У борисовских подпольщиков - о взорванной авиабазе, а у моего папы – как он спас свой отряд, подорвав фашистский дзот. А Миша Заикин с гордостью показывал мне металлическую пластину, которую ему вмонтировали в череп вместо куска поврежденной кости.
Для них то, что они делали, было просто жизнью, необходимостью. Фашисты – враги – надо бороться. Как умели, сколько хватало сил.
Папе в 41-м было 11. Отец расстрелян, мать в лагере, бабушка, у которой он жил в Минске, – врач, поэтому в госпитале с первого дня войны, город горит, вот-вот придут немцы, ну папа и пошел в лес, партизан искать.
И подобным образом рассуждали остальные. Удивительные люди. Я каждый раз в этом убеждалась, когда ходила с папой на встречи, ездила в Минск на "сборы".
Эти мальчишки и девчонки военных лет так и остались юными – добрыми, радостными, неунывающими. Они и называли друг друга по именам – Ваня, Петя, Саша, Клава... Отчество большинства так и осталось для меня загадкой.
Сейчас на встречи с теми, кто остался (а их, к сожалению, становятся все меньше), ходят с папой мои дети. Хочется верить, что соприкосновение с бывшими фронтовиками убережет их от циничного отношения к той, теперь уже далекой, но не преданной забвению, войне.
"Mужчины в длинных темных болоньевых плащах стоят около моста (при чем тут мост, понятия не имею), беседуют, курят, поют песни..."
Иногда кто-то из фронтовых папиных друзей приезжал к нам. Взрослые долго сидели на кухне, разговаривали, смеялись чему-то своему, пели...
Меня, естественно, не звали участвовать в этих посиделках, но любопытство брало свое, и, стоило маме уйти спать, как я тут же босиком и в пижаме пробиралась к закрытой кухонной двери, садилась на, как-будто специально для этого стоявший там, чемодан и вся обращалась в слух...
Когда папа и гость, далеко заполночь, если не под утро, расходились спать, то и "малую" (так называли меня папины приятели на свой белорусский лад), давно уснувшую на чемодане, уносили в кроватку.
И вот папа сказал, что возьмет меня с собой на встречу. Я весь предыдущий день была сама не своя – а вдруг передумает или мама не пустит, дождь пойдет, внезапно заболею. Но, Господь милостив, ничего не случилось, я пошла с папой к Большому театру.
Тут оказалось, что его мальчики и девочки (по моим восьмилетним меркам) - скорее дедушки и бабушки... Но... когда они начали рассказывать, вспоминать что-то свое, смеясь и перебивая друг друга, а потом запели – случилось чудо: старики куда-то исчезли... они все вновь были молодыми, здоровыми, без седин и ранений.
Для моего поколения война была, в общем-то, абстрактным понятием – воевавшие в семьях были, и погибшие - тоже... но деды, прадеды.
В нашем классе лишь у меня папа воевал. У нас был свой, можно сказать, собственный ветеран. Когда одноклассники приходили в гости, он с ними играл, общался, рассказывал интересные, подчас очень смешные истории, пел под гитару про "Карапэта" и "Чистильщика". Потом он приходил на сбор и рассказывал о войне, и ребята слушали, затаив дыхание, верили и относились к этому очень серьезно, потому что это не кто-то что-то вещал, а наш дядя Саша рассказывал о своих друзьях, значит, так было на самом деле, а это уже не смешно.
Удивительно, что и папа, и все его друзья говорили не о себе. Об однополчанах, о мальчишках, которые тоже воевали, а свои подвиги замалчивали.
Только в приватных беседах можно было выпытать у Вити Кучерявого, что его расстреливали, но не дострелили, пуля прошла в глаз навылет. У Марата Гурло, что он бежал из фашистского застенка. У борисовских подпольщиков - о взорванной авиабазе, а у моего папы – как он спас свой отряд, подорвав фашистский дзот. А Миша Заикин с гордостью показывал мне металлическую пластину, которую ему вмонтировали в череп вместо куска поврежденной кости.
Для них то, что они делали, было просто жизнью, необходимостью. Фашисты – враги – надо бороться. Как умели, сколько хватало сил.
Папе в 41-м было 11. Отец расстрелян, мать в лагере, бабушка, у которой он жил в Минске, – врач, поэтому в госпитале с первого дня войны, город горит, вот-вот придут немцы, ну папа и пошел в лес, партизан искать.
И подобным образом рассуждали остальные. Удивительные люди. Я каждый раз в этом убеждалась, когда ходила с папой на встречи, ездила в Минск на "сборы".
Эти мальчишки и девчонки военных лет так и остались юными – добрыми, радостными, неунывающими. Они и называли друг друга по именам – Ваня, Петя, Саша, Клава... Отчество большинства так и осталось для меня загадкой.
Сейчас на встречи с теми, кто остался (а их, к сожалению, становятся все меньше), ходят с папой мои дети. Хочется верить, что соприкосновение с бывшими фронтовиками убережет их от циничного отношения к той, теперь уже далекой, но не преданной забвению, войне.
